Игорь намеревается снимать бивуак, я резко возражаю: надо дать отогреться ребятам снизу и, кроме того, больше трех верёвок нам сегодня не обработать. Нет смысла переносить палатку, надо расширять площадку и ставить вторую, высотную палатку, растягивать нормально памирку.
Подумав, Хац соглашается. Ребята снизу, совершенно замёрзшие, вползают на четвереньках в палатку и начинают оттирать ноги. Верёвки снизу они принесли не до конца; спутанные и заклиненные в расщелинах петли остались наполовину внизу. Алмазов уходит вниз, я готовлюсь лезть вверх на обработку, навешиваю на себя примерзающие к пальцам леденящие карабины и крючья. Хватит мне филонить. И нога, и рука побаливают, но терпимо.
Валерий приходит, и я лезу с верёвкой вверх. Неприятна расчистка скал от снега, чтобы видеть микрорельеф. То, что счищаешь рукавицами с камня, летит в лицо, слепит очки, а пуховые рукавицы снять нельзя даже на минуту – немеют пальцы. Лезу очень медленно, очки пришлось снять, вокруг белая круговерть. У скал можно работать и без очков не опасаясь повредить глаза. Чувствую, как постепенно, начиная с ног, замерзаю. При попытке увеличить темп, ощущаю себя на грани срыва. Алмазов снизу даёт ценные указания, куда и как лезть. Указания хорошие, но ничего общего с реальностью не имеют. Злится, когда я делаю не то, что он говорит, но скоро я перестаю его слышать и видеть. Страхует он хорошо, мягко выдавая верёвку.
40 метров прохожу за 2-3 часа и пока принимаю Алмазова, прыгаю, шевелю всеми мышцами, пытаясь согреться. После его прихода снова лезу вверх. Около получаса не могу преодолеть двухметровую, чуть нависающую стенку. Некуда бить крюк, а последний крюк пятью метрами ниже. Рискую, срываюсь и повисаю на одной руке (хорошо, что на правой). Нашёл, наконец, трещину не забитую льдом и заколотил туда более или менее надёжный крюк. Вылез. Дышу как рыба на воздухе (всё-таки высота 6600). Чтобы не застудить лёгкие, прикрываю рот языком.
Ещё 40 метров позади. Последнюю, третью верёвку навесил не полностью – не хватило сил. Остаток верёвки смотал и повесил на верхний крюк (метров 15 осталось). Кричу Алмазову, чтобы он уходил к палаткам, а потом скольжу по верёвке сам. Времени – шестой час.
Внизу, тем временем хорошо поставили обе палатки. Залезаю в жёлтую высотную. Мы взяли её без подпалатника, и сейчас жёлтый свет внутри создаёт иллюзию яркого солнечного освещения снаружи. От этого самопроизвольно улучшается настроение.
Потом – чай, суп, сублимированный творог, вобла – всего понемногу (продуктов остаётся мало), и настроение совсем прекрасное. Лежим, треплемся.
После бессонной ночи хорошо спится пуховые спальники сухие, тепло. Все жаждут и надеются на хорошую погоду. Вспомнил свою старую примету: если напевать песню «Пират забудь о стороне родной…» погода улучшится. Решил завтра не петь ничего другого.

06.08.74. Несмотря на все старания выйти пораньше (хотя бы часов в 9), мороз и ветер задерживают в палатках; большого рвения никто не проявляет, хотя Хац с вечера назначил людей первыми подниматься по перилам.
В 10-30 вышли Никулин и Карабаш с заданием доработать оставшуюся верёвку и начать навешивать следующую. Затем через полчаса начинаем не торопясь подъем Хац и я. Погода как и вчера мразь, проносятся клочья облаков, и сверху и снизу летит снег.
У конца перильной верёвки отдыхаю и разглядываю, что делают вышедшие раньше: Миша Никулин поднялся на 10-15 метров и закрепил оставшуюся вчера часть верёвки, а теперь начал спускаться. Вот он обернулся и его вид поразил меня: всё лицо в сосульках, жёлтых от соплей и слюны, незакрытые сосульками части лица – совершенно белые. На мгновение я перестал смотреть на него, послышался странный слабый звук, словно кто-то пискнул и он сорвался. Верёвка, которую навесил Миша, шла не вертикально вниз, а наклонно. На замёрзшей верёвке схватывающий узел сработал не сразу и Никулин пролетел метра три пока не завис. Затем перила натянулись, спружинили и подбросили его раза два вверх. Он остановился в метре выше крюка, забитого мною вчера, пришёл в себя и закорчился от боли. Игорь притянул его к себе на полочку, поставил на ноги и велел как можно энергичнее стучать ногой, чтобы не подморозить. Перелома нет, ушиб и растяжение левой ноги, как было у меня при срыве шесть дней назад (надо же, прошло уже шесть дней!).
Вверх полез Игорь, закрепил очередную верёвку и пропустил вперёд меня. Скалы становятся проще, моё непрерывное исполнение песни про пирата и про то, как над «пенным гребнем вспыхивает солнце» вроде бы действует, небо светлеет. Небо посветлело оттого, что стена кончалась. В 17-10 я вылез на северный гребень пика Корженевской. Сильнейший ветер. Чтобы отдышаться спокойно пришлось опуститься на четвереньки и спрятать лицо. Подошёл к обрыву и крикнул Игорю, что через пять минут закреплю верёвку, пусть все поднимаются. Забил в снег ледоруб, набросил верёвку и стал ждать. Несутся клубы снежной пыли, видимость со всех сторон ограничена то ли снегом гребня, то ли снегом в воздухе. Часа через два поднимаются ко мне все остальные. Рюкзак Никулина за второй заход поднял Юра Рябов.
Он осмотрелся вокруг и сообщил, что место куда мы вылезли – это небольшая снежная мульда, борта которой смягчают ветер. Поскольку у нас есть лавинная лопата и пила, можно вырыть пещеру. Но рыть не стали, уже поздно, решили ставить палатки. Коля Орлов попытался поставить стенку из снежных брусков – не получилось, валит ветер. Я поднялся на бруствер мульды: в сторону вершины на юг различим провал в гребне, глубиной метров 100-150. На север снежный склон полого уходит вниз. В мульде поставили палатки, согрели тёплой воды (бензин кончается, заварка кончилась), попили без сахара (кончился) с консервами без сухарей (кончились).
В середине ночи ветер завалил заднюю часть нашей палатки. Мы поставили стойку и подтянули растяжки, но через мгновение палатка снова оказалась заваленной. Из-за боязни, что ветер порвёт палатку, решили вообще не поднимать её. Ещё есть один довод, чтобы не поднимать: в скатах имеется много зашитых нитками дыр от камней, падавших со стены. Если палатка не натянута, то снег хуже пробивается сквозь дырочки внутрь. Снег постепенно заваливает нас, но около головы каждый поддерживает свободную зону для дыхания. Дышим и спим сравнительно неплохо. Слышно как ветер набирает силу, воет от тонких до басовых нот и вырвавшись на простор, как проносящийся поезд сотрясает палатку, приподнимая нас. Орлов спрашивает, что будем делать, если ветер порвёт палатку. Ясно что: переберёмся в высотную, где сейчас лежат Хац, Алмазов, Рябов и Никулин. Если расправится стихия и с этой палаткой, будем рыть пещеру.
Долго лежал размышляя о ситуации, вспоминая и анализируя детали прохождения стены, наши ошибки.

Немного об ошибках.

Моя персональная ошибка состояла в том, что я не обсуждал с Игорем тактических вариантов прохождения стены, понадеявшись на капитана Хацкевича и его заместителя Мишу Никулина. Отбором снаряжения занимались они, я не вмешивался, полагая, что и так слишком обостряю отношения со своими предложениями о количестве продуктов и бензина. Нам постоянно не хватало двух сороковок, будь то для обработки стены или для вытягивания рюкзаков. Отсюда последовали досадные перерывы, когда передовая двойка была вынуждена просто ждать ничего не делая. Конечно лишний вес верёвок ещё сильнее замедлил бы подход к стене по снег, но сколько времени мы выиграли бы за те 8 дней, когда поднимались по стене. После выхода на гребень, можно было использовать в дальнейшем траверсе только необходимые верёвки, оставив всё лишнее. Вторая, очевидная, ошибка касается состава команды. Мало того, что у нас не было схоженности даже среди некоторых партнёров по связке (тренировочный подъём некоторых ребят на пик Парашютистов нельзя принимать во внимание). Не было и ясного представления на что способен каждый из участников восхождения, что он может дать и где лучше его использовать.
К середине стены только стало понятно кто способен идти первым в условиях непогоды, кто быстрее поднимается по перилам, кто более умело занимается бивуачными делами. Прояснилось для меня и состояние, физическое и моральное, всей нашей команды. Миша Никулин не был готов встретить комплекс трудностей маршрута; он оказался заметно слабее , чем был год назад на Ужбе. Почему Игорь послал его обрабатывать путь на самом верху стены? Совсем не оправдал ожиданий Хаца - Володя Карабаш. Он не рвался вверх, не просил поручить ему какое-то дело, а просто без видимой охоты исполнял порученное. По утрам он долго перебирал свои носки, свитера, набрюшники и наушники в мешках, что-то снимая с себя, что-то надевая и совсем не торопясь наружу. Моя главная претензия к себе: как я мог допустить срыв и уйти на 5 дней в тыл.
Серьёзной ошибкой было и отсутствие точных планов и прогнозов на предстоящий день, желание Игоря без обработки хотя бы нескольких верёвок и перспектив на ночлег, снимать бивуак с насиженного и обжитого места. Конечно, три верёвки для обработки – это очень мало, но всё-таки лучше , чем ничего. Мы недооценили сложность стены и слишком надеялись на хорошую погоду, а в этом году она не была «обычной» памирской погодой с безоблачным небом.
Без всякого сомнения, команда уральцев одолела бы эту стену за 6 дней. Вспомнив о них в ту ночь, я понял что нашей команде не пройти траверса до пика Коммунизма в полном составе и что, может быть кому-то из наших ребят надо будет спуститься вместе с командой Мальцева, если обе группы встретятся в районе вершины.

Гребень.

07.08.74. К утру нас здорово завалило, но палатку, не вылезая из неё, отряхнули (снег – сухой, как пыль) и натянули после часовой борьбы (отличился Орлов). Растопили на остатках бензина снега, получили и выпили кастрюльку холодной воды. Еды у нас – две банки шпрот и банка ряпушки в томате (у меня, правда утаена манная крупа, с полкило; может и ещё кто-нибудь имеет аналогичные н. з.). На вершине лежит и ждёт нас заброска: 3 кг. еды, 2 литра бензина и 4 пары шекльтонов, на всех кто не обут в высотную обувь. Сейчас наша основная задача добраться до неё.
В 12-00 из памирки вылез я, из высотной Хац и Алмазов, все полностью собранные, закутанные и застёгнутые на все пуговицы, готовые прокладывать путь к вершине. Снаружи – невообразимая круговерть, воздух наполнен ветром, снегом, облаками, невозможно отличить землю от неба, видимость метров пять, дышать стоя навстречу ветру невозможно. Ветер валит с ног, стоять можно лишь в отдельные моменты, передвигаться – только на четвереньках.
Коротко посовещавшись решаем, что шансов на успех нет и лезем обратно в палатки. Вечером пытаемся согреть воды на спирте (во фляжке осталось ещё грамм 200 у Хаца), но, сюрприз, в считавшемся совершенно пустым примусе обнаружили 100 грамм бензина. Натопили около двух литров воды, выпили холодной, пожевали сухой манки и завалились спать. Ветер ревёт и рвёт нашу палатку, но странно, сожаления и мыслей «зачем?» нет. Думаю о конкретных делах: как избежать обморожения в моих триконях, как дела у Мальцева, выдержат ли наши ребята.

08.08.74. Внутри палаток наши впечатления о погоде те же, что и вчера. Изменений не ощущаем. Так же порывами гудит ветер, бьёт в палатку снегом и льдинками. Острые льдинки оставляют в перкале маленькие дырочки. Спальники в ногах засыпаны сантиметровым слоем снега. Теперь завалило и присыпало высотную палатку. Они взывают о помощи. Смеюсь в ответ: вчера я тщетно взывал к ним, а смеялись они. Даю совет проделать тот же трюк, что вчера сделал Орлов: ногами упереться в потолок и приподнять ткань (силы рук не хватает для того, чтобы поднять конёк достаточно), а второму в палатке поставить палку. Они успешно справляются с этим.
В 11 выползаю из палатки (истощилось терпение помочиться и надо посмотреть что на улице). Сквозь слой несущегося с завихрениями снега проглядывает ясное голубое небо. Сильный холод, ноги в ботинках моментально замерзают. Сообщаю о погоде Хацу и лезу в палатку собираться. Из второй палатки обещаю вылезти через полчаса. Я растираю ноги, разминаю ботинки, пытаюсь дыханием и руками согреть их, прежде, чем обуться. Через полчаса Хац и Никулин уходят на юг, и исчезают за бруствером мульды. Наша тройка в это время сворачивает памирку, в рукавицах получается трудно и медленно, (а рукавиц на нас по 2-3 пары: шерстяные тонкие, пуховые и брезентовые и всё-таки холод из-за ветра добирается до пальцев). Справляемся наконец, и я выглядываю из мульды. Внизу в провале вижу Игоря и Мишу, но не понимаю куда они идут: то ли вниз в провал, то ли обратно вверх к нам, лица обращены к нам. Связываемся тройкой и переваливаем через барьер. Склон оказался круче, чем я ожидал и мы хаотично скатываемся, то запутываясь в верёвке, то освобождаясь от неё. В круговерти ветра и снега дышать почти невозможно: снег и ветер наполняют лёгкие, разрывая их. Смотрим с Колей друг на друга и обмениваемся мнениями: иногда кажется, что теряем сознание. Начинаем двигаться спиной вперёд, как передовая двойка и вскоре догоняем их. Миша совсем плох и почти не может двигаться. На дне провала, много ниже места нашего бивуака, ветер хотя и сильный но слабее, чем наверху. Хац боится, что Никулин отморозит больную ушибленную ногу; он сел на снег и говорит, что не может идти. Ноги мёрзнут у всех в ботинках. Орлов предлагает рыть пещеру, все соглашаются с ним. Хотя практически ничего не прошли, только спустились на 100 метров по высоте. Далеко и высоко в клубах снежной пыли просматривается вершина пика (и не ясно, вершина ли это). По высоте – до вершины, кажется метров 400, а по расстоянию – километра полтора. Для временного убежища бросаем на снег памирку и втроём (Миша, Орлов и я) забираемся внутрь. Оттираем с Колей ноги: Никулин сидит, опустив голову и руки. Потом вдвоём выползаем наружу и Коля уходит заниматься пещерой.
Хац спрашивает, кто пойдёт за заброской, в ответ – молчание, а потом я поднимаю руку и смотрю на Алмазова, ожидая, что он, мой старый партнёр по связке и товарищ и на этот раз составит мне компанию в рискованном мероприятии ( боюсь за свои ноги обутые в стандартные альпинистские ботинки с триконями, опять ноги замерзают). Но Валерий отводит взгляд и говорит, что чувствует себя неважно, слаб, не пойдёт. То же самое повторяет самый молодой из нас, Карабаш ему 27 лет (а ведь он обут в шекльтоны). Сзади, как-то смущённо раздаётся голос Юры Рябова ( ему сорок лет): «Ну давайте, я пойду. Я не устал».
Успех нашего марша зависит от состояния снега на гребне: если снег неглубокий, то можем засветло вернуться, чем глубже снег - тем меньше шансов на удачу. Но другого выхода нет, кроме как идти за бензином и едой наверх. Без воды и пищи в такую непогоду здесь совсем невесело. Берём с собой рацию для связи с базовым лагерем, а Хац протягивает полиэтиленовую фляжку, где видно чуть чуть черносмородинового варенья (видно н.з. сохранённый Игорем).
Уходим к вершине. Идётся страшно трудно, мучит жажда, от голода поташнивает. За первый час не смогли подняться даже над местом нашей ночёвки, откуда недавно спустились. С седловины вышли в 14-30 связи в 14-50 не получилось. Снег то жёсткий, не держащий триконей, так что приходится рантом бить ступеньку, то выше колен. Часа через полтора после выхода свалились, обессиленные, в снег и пожевали по несколько ягодок варенья. Как ни странно, сил после этого прибавилось, и мы потопали дальше. Попали на непредвиденный горизонтальный участок, покрытый пушистым снегом по пояс глубиной. Стало ещё труднее, выбиваемся из сил не только из-за снега, но и из-за снежной круговерти. Дышать могу только закрыв рот шарфом, продыхая через шарф (неоценимый подарок Коли Орлова). Рябов, идущий сейчас первым, проваливается в трещину, и после того как выбирается, мы связываемся двойным репшнуром.
Оцениваем пройденную часть пути, я соображаю, что до темноты мы не успеем добраться до вершины. Поэтому выхожу вперёд и увеличиваю темп, одновременно преследуя цель активной работой, усилением циркуляции крови, согреться и согреть ноги. На Ужбе в прошлом году это удалось. А сейчас, несмотря на остановки и размахивание ногами, на постоянное шевеление пальцами ног, передних частей ступней совершенно не ощущаю. Вместо притока тепла к ногам добиваюсь только того, что оба падаем на снег и долго приходим в себя. Несколько ягод варенья со снегом подбадривают не хуже допинга. В 19:20 подходим к тому месту, которое считали вершиной, но оказывается, что это только перегиб в склоне.
На 19:30 назначена радиосвязь. Я на ходу включаю рацию и сразу слышу слова Кузи, начспаса экспедиции. Тон слов тревожен и взволнован:
«Начинаете спуск по кулуару? Хорошо, давайте быстрее и осторожнее».
Отвечает ему, как будто, Жека Зубов, но что именно он говорит я не могу понять, из рации доносятся хрипы и шипение. Опять Кузя даёт им какие-то советы. На мои попытки врезаться в разговор он не реагирует. Похоже, что наша рация работает только на приём. Из того, что удалось услышать понятно только, что кто-то сорвался в группе Мальцева и сейчас все они спускаются, уйдя с пути подъёма в кулуар западной стены.
Солнце уже касается неровной линии горизонта, и спрятав рацию за пазуху, я изо всех сил рвусь к вершине. Напоминаю себе о шекльтонах на вершине: я смогу переобуться в них и согреть ноги (с тем, что на ногах кое-что придётся потерять, я уже смирился как с неизбежным). По мере выполаживания склона меняется характер ветра: из резкого и порывистого, ветер превращается в ровный, мощный и особенно ледяной. Чтобы не обморозить лицо, верчу головой, затянутой в капюшоны пуховки и штормовки, подставляя ветру то одну щёку, то другую. Про себя почти молюсь: - «Хоть бы сейчас, до темноты, была вершина». Ещё через 10 минут подъёма мы с Юрой стоим, наклоняясь вперёд навстречу ветру, на ровной снежной площадке, истоптанной следами тех, кто поднимался сюда раньше, другими маршрутами. Это вершина.
Бежим к скальным выходам десятью метрами ниже, где должна быть спрятана заброска. Находим сразу и первое, что делаем – это переобуваемся. Чтобы согреть изнутри меховые сапоги вливаю в каждый из них немного бензина и поджигаю. Но бензин вместо того чтобы вспыхнуть, как обычно, гаснет чуть-чуть почадив. Внутри как был, так и остался ледяной холод и после переобувания ногам ничуть не теплей.
Забираем с собой бензин, мешок с продуктами, запасную пару шекльтонов, записку из тура. Приходится стоять и ждать – Юра долго возится переобуванием. Такое ощущение, будто ветер проходит насквозь, выдувая жизнь. Устремляюсь почти бегом вверх к вершине, а потом вниз по нашему пути, чтобы успеть пройти как можно больше пока видно куда идти. У меня в руках мешочек с продуктами, у него на шее висят связанные шекльтоны, набитые полиэтиленовыми банками с бензином.
Сумерки быстро превращаются в темноту. Идём по следам, там где они видны на глубоком снегу, и несмотря на это, проваливаемся поочерёдно в трещины, незамеченные на пути вверх. Быстро выбираемся и торопимся к спасительной пещере.
Фонарика у нас с собой нет и там, где мы идём по жёсткому фирну, сбиваемся со следов, падаем, снова находим дорогу и снова теряем её. Но сейчас особого беспокойства я не испытываю: ветер утих, внизу на перемычке нас ждёт пещера, где мы отогреемся, вот только почему-то никто не подаёт сигналов. И это непонятно: обычно в таких ситуациях кто-то моргает фонариком (спичками) или кричит, указывая куда идти. Добрались до нашей перемычки. Ветер совершенно стих. В широкой лощине перемычки нас встречает спокойствие и тишина; темно, только звёзды мерцают, никакого движения. Кричим, но никакого ответа не слышим. Медленно идём в один край лощины, постоянно крича, но не замечаем каких-либо признаков человеческой деятельности. Юра уверяет, что надо идти ещё дальше, но там начинается обрыв полутора километрового склона (западная стена , по которой мы поднимались) и мне приходится почти силой заворачивать его обратно.